Пробка в мозгу и пространство свободы

Неделю назад я завтракал под «Эхо Москвы» и какие-то средней руки штрейкбрехеры (кстати, кто не читал, рекомендую: http://index.org.ru/journal/26/aro26.html) втюхивали народу что-то про исконный российский коллективизм. Конечно, спорить с людьми, к-е сами не верят в то, о чем говорят бессмысленно, но мне хочется поразмышлять о деталях и об эволюции от подлинного коллективизма к самоощущению современного человека. Подлинный коллективизм наблюдается у австралийских бушменов, когда племя приговаривает сородича к смерти, а он, услышав этот приговор, идет в лес и тихо умирает. Самоощущение и самостояние современного человека описано в одном из романов Кундеры. После долгой разлуки встречаются два друга юности, политэмигрант и бывший идейный коммунист, в 3-х этажном особняке коммуниста. Особняк наполнен детьми, внуками, вольготно расхаживает и бросается обниматься с гостями огромная веселая собака. На немой вопрос политэмигранта бывший идейный коммунист, указав глазами на свое потомство, говорит: нет, они не будут сражаться за родину, они просто уедут, если что.

Группа художников «Что делать?» исследует возможность нового современного типа сообществ, новой горизонтальной сетевой солидарности, нового сотрудничества.

Художники сравнили себя с героями знаменитой картины Виктора Попкова с очевидно лукавой целью: попытаться чему-то научиться у романтиков 60-х и убедиться в антропологической несовместимости себя и героев дней минувших:

Картинки взяты с сайта художников:

http://www.chtodelat.org/index.php?option=com_content&task=view&id=316&Itemid=175

Если попытаться понять, чем отличаются персонажи этих двух репродукций, то первое, что бросается в глаза, это глумливость стратегии социального самопозиционирования первых и возвышенная добропорядочность романтиков. Впрочем, я бы не стал начинать этот разговор, если бы заранее не решился сказать не о том, что бросается в глаза, а о том, что видится лично мне, как бы безответственно это не прозвучало. У романтиков, быть может, за исключением персонажа с левого края в мозгу видна хорошая конкретная пробка. Что я имею в виду? Если честно, некую практику прощупывния этих пробок в состоянии контролируемого интеллектуального аффекта, включая примерное очерчивание пространства семантических контекстов, купированных каждой конкретной пробкой. С другой стороны, древу мысли, рациональной, обыденной мысли – а не только жизни! – также подобает пышно зеленеть. И вот, представим себе древо, у которого корень не только внизу, но и вверху. Какая тут пышность? Ясно, что ограниченная. Эта метафора украдена у бывшего советского инженера Лифшица.

Надо сказать, что Виктор Попков не был бы Великим Художником, если бы не был великим адвокатом своих персонажей и великим гуманистом. Попков рисует не только пробки, но и пространство над пробками, живописует драму взаимодействия своих персонажей с этим пространством. И мы видим что, по крайней мере, на репродукциях пространства совпадают. Попкову была ведома главная тема 20 века: что будет с человеком, если физически и психически его раздавить? Что будет с человеком, если убить с ним все человеческое и лишить его надежды. Как говорил Лакан «в конце дидактического анализа субъект должен достичь той области и опытно ощутить себя на том уровне, где ему абсолютно не на что положиться (…) тревога, охватывая субъекта, позволяет ему ощутить опасность, тогда как на уровне переживания последней беспомощности (…) никакой опасности нет». Конечно, наши романтики выглядят открытыми и бесстрашными, но это бесстрашие человеческое, не лишенное надежды, а, значит, ненадежное, ограниченное.

Что же наши художники? Да, там тоже проглядывают возможные пробочки, есть и доля (наигранной) романтики у одного персонажа, но четко видна способность с этими пробочками работать, манипулировать ими, играть с ними в кошки-мышки. Да и сами пробочки во многом продукт игры и разгильдяйства.

Проект «Строители» я видел только в форме фотоотчетов, на самом деле это была сложная осмысленная работа, видимым результатом которой явилась видеоинсталляция и, если я не путаю с какой-то другой пьесой, даже брачный союз. Что же с опытом построения сотрудничества, солидарности? Да то и есть, что видно на репродукциях: романтики взаимодействовали через пробочки, которыми были глубинно зомбированы. И поди прозомбируй художников-разгильдяев, которые по большому счету потеряли надежду. Сообщество нового типа – это сообщество ни на чем не основанное, кроме готовности быть солидарным с людьми, ускользающими от разговора о своей индивидуальности (к-я в глубине), и переводящими игру на поляну игр с идентичностями (поляна поверхностна!) в новом мобильном и как бы безответственном социуме.

Пространство взаимодействия пробочек можно образно представить как облако. В агиографической литературе это облако многократно описано как маслянистое, питающееся греховными – «пробочными» – мыслями. Мысли из мозга без «пробок», мозга потерявшего надежду, это облако либо разгонят, либо пробьют, либо не заметят. Опыт знакомства с облаком в церковной практике был недавно описан в ЖЖ: http://nataly-hill.livejournal.com/661432.html#cutid1. Вполне, надо сказать, реалистично. Почему бы и нет? В ту меру, в какую церковное сообщество, превращаясь в этнографическое гетто, отстраивает свою общность и солидарность, базируясь на душевном, глубинном взаимопонимании, оно предает принцип соборности, основанном на презумпции личной связи каждого члена церковной общины с Богом и принципиальной непознаваемости этой связи ни для кого кроме ее носителя. В этот же момент церковная община собирается уже не во имя Христа, а во имя своих человеческих недомыслий, «пробочек» и начинает кормить маслянистое облако. Последствия бывают разные.

Практика соборности не есть практика приема зомбирующих инъекций от маслянистого облака, а практика поверхностной, проникнутой умной грустью Херувимской песни, в которой ум каждого молящегося плачет о своей недостаточности в процессе собирания Церкви, ибо задача состоит в том, чтобы принять тех, кого невозможно понять. Есть только поверхность исповедания и социальной практики, подтверждающей это исповедание, остальное – глубина – непознаваема.

В свое время я был фраппирован одной мыслью Хёзинги:

«…чувственная подоплека воинской доблести: будоражащий выход за пределы собственного эгоизма в тревожную атмосферу риска для жизни, глубокое сочувствие при виде доблести боевого товарища, упоение, черпаемое в верности и самоотверженности. Это, по существу, примитивное аскетическое переживание и есть та основа, на которой выстраивается рыцарский идеал, устремляющийся к благородному образу человеческого совершенства, родственного греческой калокагатии…»

Разумеется, задели слова о «примитивном аскетическом переживании», которые я воспринял как небрежный наезд с высоты европейской высокоразвитой просвещенности на столь близкие мне в юности идеалы русской воинской доблести, «пули-дуры», «лома и какой-то матери», «непередаваемой эйфории кавалерийской атаки, возвышенность энтузиазма которой можно сравнить лишь с состоянием после Причастия»... Как много в этой жизни приходится пересматривать!

Источник: http://hubris-ipod.livejournal.com/19532.html