Разное:
Христианское отношение к любви
Публикации:
Архиепископ Антоний /Бартошевич/: О загробной участи души человека
Архиепископ Антоний /Бартошевич/: Наша смена (Доклад)
Б.А.Березовский: Как заработать большие деньги
На этой фотографии Ваш покорный слуга, хюбристический иподьякон, предстает в довольно умиротворенном состоянии, посетившем его на Пасху 1992 года в Обители преподобного Иова близ Мюнхена, Германия.
Хюбристическое неистовство, казалось бы, чуждо монашеству, скорее иноческому житию пристало стяжание духа мирного, и как следствие созерцание круговращений хоры, «самодвижущихся семиотических сред». В свое время безмерно ревностному пророку Илье был дан именно такой урок познания Бога:
«Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра (в слав. Библии: глас хлада тонка - МШ), [и там Господь]». (3 Цар. 19, 11-12)
Господь в «гласе хлада тонка», но предшествуют этому "тонкому дуновению или веянию (веяние = глас = голос) приятного прохлаждающего тихого ветерка" некие тектонические сдвиги, бури и громы. Видимо это не случайно, ибо:
«Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». (Мф. 11,12).
В моем тогдашнем опыте монашеского делания я выделяю две составляющие – этическую и мистическую. Первая связана с производством усилия, трансгрессии, постоянной попытки преодоления границ понимания. Хюбристическая работа с «предпороговыми формами стихийных процессов» имела целью мистический результат – «метанойю», «превосхождение ума» или «умопремену». Перемена ума суть главный инструмент изменения себя, а, если кто-то просит, то и каких-то обстоятельств в мире. Прежде чем принять в этот мир некоторое будущее, которое нам представляется желательным, надо суметь его помыслить, а для этого надо войти в предпороговое состояние, расшатать, сделать неустойчивыми и разомкнуть устаревшие ментальные контуры. После чего умному взору откроется «самодвижение семиотических сред, характеризующегося имманентными пульсационными версификациями своего направления и форм». Среди этого самодвижения семиотических сред в порядке метанойи находится или корректируется самоочевидность образа желаемого будущего, которое по вере и посылается молящемуся. Огромное значение имеет способность непредрешения образа желаемого будущего. В этом смысле хюбристическое неистовство следует направлять на расшатывание устаревших, порабощающих ментальных контуров, сокрушение сердечное, деконструкцию, а созидание мыслить как приятие, недеяние, распознавание тончайших движений смысла в присутствии «гласа хлада тонка».
Впрочем, в тот период, следуя мысли о необходимости употреблять усилие для получения духовного результата, я взял для себя правило не рассчитывать на метанойю, сопровождаемую четким ощущением ее иноприродности земному, человеческому измерению прежде исчерпанности собственной способности к совершению работы, связанной с производством предпороговой стихии «безымянного бормотания» (Мишель Фуко), «шепота, родившегося прежде губ» (О.Э. Мандельштам).
В настоящее время одна мысль, что любая самая элементарная когнитивная операция, совершаемая с участием левого полушария, заключает в себе зазор, акт прерыва рефлекторной цепочки, погружает меня в реальное ощущение зияющей тонкой и холодной бездны предпороговой стихийности. Однако остается задача развития текстуры мышления, растущей из более чем двумерной непредсказуемости ультрапарадоксальных прерывов, конституируемой этими прерывами и бытийствующей в непредрешенности направлений и форм дальнейшего роста, ибо эти направления и формы зависят от живой событийности ультрапарадокса. Такая текстура в постмодернизме получила название ризомы.
Вне рефлекторной необходимости бытийствует любовь. Именно поэтому дать четкое силлогистическое определение любви затруднялись даже Святые Отцы. Более того, незаурядно владея искусством риторики, греческие отцы зачастую закольцовывали любовь к Богу и любовь к ближнему в замкнутую причинно-следственную цепочку. Кое-кто и вовсе утверждал, что «любовь к ближнему служит средством достижения любви к Богу». По молодости лет и ревности не по разуму придерживался этой точки зрения и я. Лишь мой духовник настойчиво и смиренно утверждал, что дар любви к ближнему есть следствие любви к Богу. Теперь я понял, что любовь есть тотальная преизбыточность души, вибрирующей в зазорах, в прерывах рефлекторных необходимостей, самодвижение бессмысленного и бесцельного чувства натренированной в богообщении души. Держать мысль в разрывах, прерывах, зияниях – любить Бога. Заниматься начетничеством – поминать Имя Божие всуе. Произносить Имя Божие должным образом невозможно без изменения сознания, перемены ритмов мозга, слез. Плач – метанойя, возвращение ума к себе самому, его естественное состояние ультрапарадокса, ставшего нормой.
Опыт церковной и монашеской жизни стал для меня вратами в мир культуры, в частности в мир современной, т.е. «написанной только что или 10-15 лет назад» академической музыки, а также в миры современной философии, литературы, Contemporary Art. Любопытно, что сокуратор последней Венецианской биеналле Роза Мартинес назвала свою часть экспозиции «Всегда чуть дальше» – точно таким был лозунг моей монашеской практики.
Каким образом я понимаю природу искусства, исходя из понимания природы ума, возвращающегося к самому себе через плач? Произведение искусства начинается с попытки художника разорвать цепочку предрешенного мышления, сделать последнее безопорным. Вовсе безопорного мышления, пожалуй, не существует, поэтому художник боковым, косвенным взглядом внутреннего зрения мыслит, еще лучше «имеет в виду» некие культурные контексты, еще лучше – ауры этих контекстов. Констелляция имеемых в виду контекстов есть след авторства, изощренность косвенного мышления – попытка умертвить в себе автора. Задача косвенного взгляда состоит в желании протестировать поверхностное натяжение бытия, не изменив силы этого натяжения тестирующим вмешательством. Авторство, по мысли постмодернистов, как раз и связано с тем, что тестирующее вмешательство не учитывается, а получаемый в итоге интеллектуальный продукт выдается за некую истину. Умная грусть, сопровождающая исполнение стратегии невмешательства, связана с тем, что нам не дано знать, насколько мы успешны в этом предприятии, возвращение ума к себе связано в этом случае с осознанием незнания степени нашей неуспешности. В монашеском делании и в литургической практике Православной Церкви это состояние называется трезвением. Произведение искусства образуется слезами, капающими с инструмента художника, совершающего работу умного созерцания и косвенного мышления. Художнику не дано управлять событием падения слезинки, оно случайно, он лишь наблюдает, что именно намывают ручьи умных слез на холсте, в тексте, в то время как образы тех или иных культурных контекстов мерцают на границе окоема внутреннего зрения творца. Дело зрителя, слушателя, читателя угадывать контексты, омываясь слезами умного делания художника и своего собственного сотворчества.
Я услышал современную музыку в результате пятилетнего опыта монашеского делания спонтанно, не ставя перед собой задачи ее услышать, не изучая литературу вопроса, не проявляя интенции приобщиться к этому культурному пространству. Тоже самое произошло с вхождением в понимание Contemporary Art. Для меня это является свидетельством в пользу отстаиваемой мною мысли о единой нейросемиотической природе всякого творческого и когнитивного процесса.
Описанная здесь логика моей духовной эволюции предполагает некоторые частные выводы, например, о возможности построения православной этики эпохи глобального капитализма, а также и более общие перспективы.
P.S. После публикации этого текста, вернее картинки его иллюстрирующей, многие мне поставили на вид, что нынешний мой облик совершенно не соответствует моему же образу минувших дней, и стоило бы не вводить посетителей сайта в недоразумение относительно степени этого несоответствия.
Вняв гласу общественности, я решил устроить фотоархив.
