Откуда взялась ксенофобия в России

Сегодня в общественных дискуссиях отсутствуют некоторые мысли о природе отечественной ксенофобии, кажущиеся мне конструктивными, а главное дающие ответы на извечные вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?».

Виноваты в ксенофобии многих наших соотечественников мы сами. Мы – это, во-первых, я и другие, если таковые найдутся, готовые подписаться под моим высказыванием. Во-вторых, люди хотя бы в минимальной степени мыслящие, т.е. кроме диплома об образовании, имеющие внутреннюю мотивацию читать книжки, посещать музеи, выставки, концерты и т.п. В-третьих, как следует из предыдущего пункта, люди заведомо богатые, богатые не обязательно деньгами, но впечатлениями, жизнью, наполненной смыслом и содержанием, а поскольку аппетит приходит во время еды, то и жаждой развития, знаний, впечатлений. Таким людям зачастую не только не до ксенофобии, но и не до политики, что не есть, конечно, хорошо. Люди бедные и убогие не обязательно живут в Кондопоге, все дело в уровне желаний. Если этот уровень ограничен желанием купить новый мобильник, сделать какой-то особенный тюнинг для автомобиля, поставить пластиковые окна еще и на даче, то мы понимаем, что этот уровень желаний очерчивает контур социального поля, восприимчивого к фашизму.

Невозможно уничтожить интеллектуальное и культурное неравенство, искоренить убожество, ибо то, что вчера было на острие умственного развития, сегодня становится общим местом, и в непрестанной борьбе за актуальное состояние собственного интеллекта мы всегда, кроме отдельно взятых гениев в отдельные моменты их, гениев, жизни находимся в положении догоняющих. Битва за сердца убогих происходит не только на ниве просвещения или экономики – я согласен с той мыслью, что грубые проявления ксенофобии невозможны, начиная с определенного уровня зарплаты. Есть еще одна вещь, которую надо учитывать, – это онтология. Онтология жизни убогого человека такова, что требует опоры. Опоры как таковой. Известно, что лучшие умы ХХ столетия, начиная с Гуссерля и Хайдеггера и продолжая Фуко, Деррида, Делезом, Бадью – это только философы, и то не все, а можно поговорить и о художниках, композиторах, литераторах – поистине, все лучшие умы и таланты ХХ века мечтали найти способ мыслить и творить без опоры даже не авторитет, – это крайняя степень падения! – без опоры на какую бы то ни было структуру, на какой бы то ни было вчерашний, а, значит, окаменелый опыт, на неразомкнутый в веер бесконечных интерпретаций текст, на логос, на трансцендентальное означающее! Но все это для богатых, для людей, открытых новым впечатлениям и готовых к новым смыслам. А жизнь убогих категорически невозможна без предоставления им легитимной опоры на некий абсолют или его подобие.

Мое утверждение состоит в том, что легитимную опору в виде основанного на осмыслении истории ХХ века патриотизма можно было бы найти, если бы мы не проиграли одной важной идеологической битвы, не проиграли не только публично, но и в собственных умах и сердцах. Скажу предельно лапидарно: советский коммунизм был хуже и преступнее немецкого фашизма, ибо немцы убивали чужих, не вне всякой логики полагая, что чужие хуже, а большевики убивали с в о и х, з н а я, что убивают лучших. Я, понятное дело, не имею в виду, что можно оправдать убийство чужих и плохих, но даже звери не убивают своих. И, продолжая быть лапидарным – но и наблюдательным! – скажу, что, если Россия эволюционирует от большевизма к фашизму, то в силу того, что мы проиграли обозначенную выше идеологическую битву, приходится воспринимать эту эволюцию как единственно доступную российскому обществу форму нравственного очищения, как бы дико это не звучало.

Жажда опоры на абсолют не была бы так живуча, если бы она не была одной из возможных форм реализации торжества нравственного чувства, которое, это самое торжество, состоит в удовлетворении фактом или событием, а еще лучше неотвратимостью победы добра над якобы всесильным и зачастую «забегающим вперед» злом. Формы торжества нравственного чувства могут более или менее примитивны и легитимны, но нет, скажем, национальной идеи, пусть даже совсем просто сформулированной, которая не была бы фундирована, в конечном счете, самой этой идеей торжества добра над злом.

Природа человека, поэтому такова, что если, видя как боксер Кличко бьет несчастного африканца, болельщики просветляются ликами и скандируют «Россия, Россия», и это как бы легитимно и дозволено, то не стоит удивляться, что бывают и вовсе омерзительные проявления торжества нравственного чувства.

Дело в том, что интеллектуальное сообщество могло бы курировать потребность народа просветляться ликом в формах, обещающих реальное развитие страны и категорический отказ от преступных и постыдных практик «призывного рабства», «в судах неправды черной», социального неравенства, если бы не лишило себя возможности анализировать историю собственной страны за советские десятилетия. Не могу сказать, что ничего за последние 15 лет не сделано: выходят книги, фильмы, телепередачи, но они говорят о преступлениях, и то осторожно, а не о подвигах. Почему? Я думаю, именно потому, что осуждению Сталинизма поставлен предел: не хуже фашизма, тогда, когда на самом деле он хуже. Если это признать, бесчисленные случаи геройства и побед беззащитного человека перед лицом машины, убившей сотни миллионов, до конца дней человеческих дадут вдохновение торжеству нравственного чувства и реабилитируют национальное самосознание. Не признавая преступлений государства, мы лишаем славы народа, по крайней мере, сонма его лучших представителей.

Чтобы понять, что я имею в виду, рекомендую, к примеру, статью Григория Козлова в №8 журнала «АРТХРОНИКА» за 2006 год. В ней рассказывается о судьбе искусствоведа Александра Анисимова, поборника теории «малых дел», «чеховского» по сути интеллигента. «С блеском окончив историко-филологический факультет Московского университета, Анисимов отказался от аспирантуры и уехал преподавать в глухую провинцию, в деревню Григорово под Новгородом. Только подготовив за 10 лет 300 будущих сельских учителей, Анисимов целиком посвятил себя науке». В годы революции, будучи «признанным лидером нового поколения ученых, которые верили в ценность древнерусского искусства» Анисимов входил в Комиссию по сохранению и раскрытию древней живописи, работал с Владимирской иконой Богоматери. В промежутках между арестами 1919, 1921 и окончательного ареста 1930 года ведет бурную научную, научно-организационную, преподавательскую деятельность. На допросе в октябре 1930 года «он прямо заявил следователю: «По своему идеалистическому миросозерцанию я не являюсь сторонником советской власти, как основанной на материалистическом понимании вещей. Не разделяю некоторые чересчур резкие мероприятия советской власти. Последние идут вразрез с моими гуманными взглядами».

Через неделю после того, как на Лубянке были сказаны эти слова, 14 октября 1930 года Владимирская упала с мольберта, на котором она стояла в отделе реставрации Третьяковской галереи. Специальная комиссия, расследовавшая причины несчастья, пришла к выводу, что они необъяснимы. Удар был такой силы, что часть грунта, левкаса, отстала от досок вместе с живописью, а вместе соединения досок в красочном слое появилась трещина».

Всесильная машина убийства миллионов людей расстреляла искусствоведа Александра Ивановича Анисимова, признав свое бессилие сломать «чеховского» интеллигента в последних строчках последнего следственного дела: «Настроен резко антисоветски. В разговорах открыто выражает свое недовольство политикой советской власти. Пользуется громадным авторитетом среди окружающих его заключенных…».

Подобные примеры, на которых вне жутких и отвратительных рамок ксенофобии могло бы вдохновляться национальное нравственное самосознание, можно множить и множить, если только не поддаваться давлению определенного рода агрессивно-оборонительной пропаганды. Конечно, в наборе идентичностей современного человека идентичность национальная принадлежит кругу, если угодно, вспомогательного театрального реквизита. Определяющими становятся идентичности образования, профессионализма, востребованности глобализированным социумом. Однако это все для богатых, ксенофобов до этого уровня тянуть и тянуть, а пока, если им нужна национальная идентичность, то в эту устаревшую упаковку нужно озаботиться вложить нетленные ценности. Сами они не смогут, как бы по-павлОски и по-сурковски это не звучало.

Москва. 28 декабря 2006г.