18 августа 1991 года меня ужалила пчела,

причем в губу. Конечно, на тот момент я еще не прошел курс молодого пчеловода у грека Михаила Кониаса, специалиста на тот момент с полувековым стажем. Но дело в том, что с приличным, грамотным, квалифицированным, внимательным монахом никаких неприятных случайностей происходить не должно. Разумеется, монах может заболеть, устать, не выспаться – последнее вообще норма монашеской жизни – но что-то нечаянно уронить, сломать, даже стукнуть громко и неуклюже одним предметом о другой внимательный монах не может. В принципе за такие огрехи можно сразу назначать епитимью, ибо ясно, что прежде того, как чуть более громко, чем нужно для отправления обязанностей по кухне ударить одной кастрюлькой о другую, монах пропустил помысел. А в тесном коллективе примерно можно и догадаться, какой именно был помысел.

Так почему же меня ужалила пчела? Я уже не помню, зачем именно я полез к пчелам после праздничной всенощной, разумно это было и необходимо или нет, помню только, что глубоко я улей не вскрывал и работал без маски. Причем после обучения у Кониаса маска человеку в принципе не нужна, но тогда я был еще необученный. Ошибка моя состояла в том, что я, желая покрасоваться, пригласил для проведения операции помощников из числа «паломников» – гостей монастыря – и прихожан. Причем желание покрасоваться я рефлексировал, но решил, ошибочно решил, что поскольку я рефлексирую, то можно мне попанибратствовать с греховным желанием, а пчелы мне помогут. Да, есть случаи, когда ты умным взором видишь помыслы стоящими наготове, чтобы проникнуть в сердце, но у тебя есть меч Иисусовой молитвы как бы огненный, он стоит в сердце, вращается, и не дает шанса помыслам проникнуть. Ошибка моя состояла в том, что не было у меня достаточного основания, чтобы сознательно ставить себя в такую ситуацию и проверять защиту на прочность. И пчелы не помогли. Еще о.Владимир, который уже в миру заинтересовал меня пчелами, говорил, что Мандельштам был не прав, написав «привыкают к пчеловоду пчелы». Не привыкают, им просто фиолетово, кто к ним пришел, важно в каком состоянии. В литературе пишут, что пчелы не переносят запаха спиртного. И это неправда. Я работал с пчелами, уже после Кониаса без маски, пропустив бокальчик другой. Пчелам нужно ломовое умудренное спокойствие в сочетании с таким же нерассеиваемым смирением. Примерно так. У меня соответственно этого не было, и я был ужален в губу. Если бы в руку, то этого бы никто не заметил, если в щеку, то это было бы заметно слегка, но от укуса в губу окривела вся рожа.

И вот на следующий день мы поехали на литургию в город, в собор. О.Николай путешествовал, вл. Марк уехал служить куда-то в епархию, о.Максим по старости и самочувствию решил не служить, т.о. единственным священником остался о.Агапит. В соборе не только покойный о.Александр Нелин, но и многие прихожане имели за плечами лет по 40 опыта церковной жизни, и, ясное дело, ситуацию с окривевшей рожей молодого монаха прочли как по нотам. Но люди тактичные, ничего не сказали. Приезжаем в монастырь. О.Максим, приготовивший праздничный обед, встречает нас на крыльце с криками: У вас в России революция! Тут он видит меня с окривевшей рожей и мало того все понимает, но почти что взрывается от смеха. Надо сказать я в этом отношении за о.Максимом все эти годы внимательно наблюдал. Вообще монах, я считаю, может смеяться, но не взрываться хохотом. Дело в том, что смех это спонтанный прыжок в пространстве означаемых, а опытный монах своим вниманием должен все прослеживать ходов на 20 вперед, и поэтому застать врасплох его невозможно. О.Максим запросто заставлял смеяться других, но сам скорее улыбался и веселился. Но тут я его удивил и развеселил настолько, что он не удержался – внимание! – и неконтролируемым образом мне от о.Максима в морду лица пошла какая-то умная волна. Путь мы держали на трапезу, в подвал, 10 ступенек вниз. Когда я их преодолел, рожа была уже здоровой, ни тени окривелости.

Такие вот дела. Есть и еще не менее интересные истории, но как-нибудь в другой раз.