Мемуарчик к Дню рождения Поэта

5 июня 1984 или 85 года я купил лодку. Такая фанерная плоскодонная лодка метров трех в длину. Естественно не в магазине. Был такой в советское время анекдот: «Здорово, чего несешь? – Ну, как тебе сказать… Несу… – А где взял? – Купил…». Почему я помню дату? Дело в том, лодка плавала в пруду, а пруд был в дачном поселке в черте Москвы, откуда на большую землю вела всего одна дорога. 6 июня у меня был экзамен по каким-то сильно нелинейным уравнениям, кажется, переноса. Что мне запомнилось из этого курса, так это лукавая живинка аутичного и напоминающего одновременно И. Анненского и С.С. Аверинцева лектора, когда он спросил нас, что будет, если со звездного неба убрать все звезды? Если кто, подумал, что исчезнет нравственный императив, то дело не в этом: на небе останутся галактики. Так вот, ни на один экзамен в жизни я не шел с таким ломовым спокойствием, как на этот после покупки лодки в пруду дачного поселка накануне. Хотя надо отдать должное, лектор сразу сказал, что в День поэта четверки ставить нехорошо.

Лодка требовалась для переброски в одну практически брошенную посреди России деревню, где прихожане нашей катакомбной общины скупили почти все дома. Впрочем, скупка началась еще до того, как мы стали катакомбными, и тогда главная идея была связана не с богослужением, а состояла в том, чтобы подружиться поближе, а еще лучше сплотиться вокруг общего христианского дела. Таким делом стала для нас организация летнего отдыха для компании инвалидов-колясочников. Нашему настоятелю и духовному отцу очень хотелось, чтобы, устремляясь к горнему, мы умели бы и сострадать. Вот собственно в эту деревню и понадобилась лодка: и самим порыбачить, и инвалидам доставить нечаемое в их скорбной жизни утешение.

Собственно ход моей мысли вьется не к лодке, а много дальше. Поэтому перейду к следующему эпизодику уже зимой. Кажется, после того как у настоятеля общины случился 2-ой ГБ-шный обыск, лодку, которая до сих пор томилась у кого-то на даче, было решено срочно переправить в деревню в глубь России по назначению. На дело пошли мы с собратом, который по некоторым соображениям до сих пор шифруется. Дело хлопотное было: перевести с дачи в багажное отделение вокзала, подмазать процесс погрузки 5 рублями, купить билеты себе. В общем, влетаю я в купе с высунутым языком и, перепутав ситуационный контекст, начинаю говорить в весьма любопытной манере: шипящим шепотом и, пропуская половину звуков, с тем расчетом, что недопонятое можно прочесть по губам. Надо было видеть удивление наших попутчиков! Дело в том, что такая манера разговора была выработана в виду того, что все писать замучаешься, а говорить в тех условиях, когда стены имеют уши нельзя. То, что телефоны прослушивались, и что писать звук можно и с молчащего телефона нам было очевидно. В качестве анекдота могу сказать, что в МИФИ самые настоящие ГБ-исты читали нам курс о методах защиты секретной информации от иностранных шпионов, так я зачет получил досрочно! Особенно плотно слушали о.Владимира, и не только через телефон, вроде он и специальный прибор на чердаке видел. Так что его семья уже тогда постоянно жила в условиях реалити-шоу, пусть только и звукового. Разумеется, это утомляло, хотя и некоторые выгоды имелись. Так матушка о. Владимира, не выходя с собственной кухни, угощая гостей чаем и раскатывая тесто для пирога, могла сделать заявление для партии и правительства о положении верующих в СССР, будучи уверенной, что как минимум до тов полковника заявление дойдет. Как-то вызывают о. Владимира на очередной допрос, и ГБ-ист предлагает поговорить не о грустном, а о лиричном, детство вспомнить: «Нас с Вами тут только двое…». На что о. Владимир резонно заметил, что третьим тут магнитофон, заставив следака воздеть очи к небу и посетовать, что своим цинизмом о. Владимир всегда все испортит. А цинизм был в том, что ровно накануне о. Владимир на кухне рассказывал супруге как раз о детстве.

Собственно тема «цинизма», отличавшая в советские времена нас от окружающих и есть настоящая цель моего поста. Цинизм размыкал для нас границы реальности в недоступной для обычных совграждан мере. Помню, ехал я по церковным же делам куда-то один. В купе подобралась развеселая компания из двух теток и дядьки в возрасте, которые познакомились, приглянулись друг другу и весело хохотали. И тут видим мы за окном примыкающую к жд зону. И развеселая компания вдруг осеклась, загрустила, хотела, быть может, обсмеять и зону, но не посмела, не те границы реальности. А я уже был знаком с настоящими катакомбниками, которые в отличие от нас лет по 50 служили нелегально, и сидели, и к сидельцам ездили, и в деревне живя в выборах не участвовали, дабы с антихристом в компромисс не вступать. Нам, городским, было просто: взял открепительный, и все дела. А для них всякие выборы – приключение. Однажды одна монахиня притворилась мертвой, парторг из города вызвал врача, чтобы тот оживил ее нажатием на сонную артерию или на нерв какой-то, после чего живой человек не может не встрепенуться, так монахиня чудо сотворила: не встрепенулась! И тут эти тетки с дядькой.

Позже после 5 лет пребывания в монастыре у меня вдруг раскрылись уши к слышанию музыки, и, что удивительно, понятнее была музыка современная, зовущаяся многими высокомерной и интеллектуальной. Я убежден, что это связано именно с бэкграундом цинизма, полученного в советское время. То же самое и с искусством. Последний номер «Художественного журнала» задается вопросом: «Что современного в современном искусстве?» Вот что пишет художник Богдан Мамонов, стр.7:

Вот этот момент жизненного опыта, связывающий циничную реальность ответственным усилием вмещаемого настоящего с вечным в музыке, искусстве и жизни духа, мне хотелось бы зафиксировать.

Via drugoi фото с выставки Арт-Москва:

Источник: http://hubris-ipod.livejournal.com/9068.html

НАЗАД