Как это было на самом деле

Пасху года 87 или 88 (о.Владимир уже точно уехал, а я еще нет) служили в очень красивом месте, в глухой деревне под В.В., причем, служили мы там первый раз, и, возможно, последний, я, по крайней мере, там больше не бывал. Пасха была достаточно ранней, днем светило солнышко, текли ручьи, но снег еще лежал, а на лесных проталинах ярко зеленел лишь брусничный лист.

Службы Страстной мы начинали со второй половины Великой Среды, соответственно не позднее четверга и я был там. По дороге от большака до деревни, ведущей через живописный хвойный лес, мне попался грузовичок, наверное, уазик, размером с нынешнюю Газель с нетентованным кузовом. Грузовичок застрял в луже, я подсобил его вытащить, что в Воскресенье сослужило мне благую службу.

К тому времени мы не только знали друг друга много лет, но уже года три или четыре, хоть жили и легально – существенная разница! – но служили катакомбно. Поэтому между службами Страстной оттягивались мы на всю катушку, в кои-то веки, собравшись всей общиной, а не четверками, как обычно. Хохмам не было конца. Надо сказать, что интриг и соблазнов в нашей общине тоже было немало, и даже существовало подобие противостояния между теми, кто очень сильно переживал отъезд о.В, и теми, кто не так сильно переживал. По всем раскладам я принадлежал к первой группе, но, тем не менее, явных обострений с о.С. у меня о ту пору не было, хотя сбрасывать меня со счетов батюшке было нельзя: с характером я был товарисч и не без авторитета:).

Другая интрига произошла в то время уже вне нашего прихода: о.С. прекратил канонические отношения с о.Н. – «настоящим» катакомбным иеромонахом. Это произошло вдалеке от Москвы, в месте «настоящего» катакомбного служения о.С. О.Н. все очень любили, за простоту, кротость, да и благодатные дары у него были изрядные: исповедоваться у него это было нечто особое. Много он о себе не рассказывал, но все-таки мы знали, что это серьезный боец, с полным правом считавший не прошедших обкатку бесами по «чину Антония Великого», необученными рядовыми. Как-то покойная Ф.Б., спросила его, а чем, дескать, беса прогнать, коли он тебе явится? Ответ, как она рассказывала, был спонтанен и молниеносен: а чем, только хошь, милая, чем только хошь – так и слышу его незлобивые певучие интонации.

Почему я говорю о «настоящих катакомбниках»? Во-первых, в отличие от нас у них были за плечами десятки лет катакомб, никакой советской работы – существовали и безпаспортники, и такие, что даже совецкие лопаты в руки не брали, чтоб огород копать – подбирали на помойках ржавые, такие чтоб ихние поганые совецкие артикулы поистлели. Никаких, разумеется, выборов. Нам, москвичам, просто было: взял открепительный и все, а они люди деревенские, на виду, каждые выборы – приключения. Однажды, одна монахиня мертвой притворилась, так ей председатель колхоза доктора для освидетельствования из города вызывал, но та молилась, и доктор принял ее за мертвую. Старшие из матушек-монахинь еще в 30-е годы ездили в тюрьмы и лагеря к тогдашним священникам-исповедникам с передачами, рискуя собственной свободой. Во-вторых, хотя и в Москве при желании посадить можно было любого, но все же тут иностранные корреспонденты, друзья-правозащитники, а в провинции, куда ездил служить о.С., ничего этого не было, а нравы сохранились разные, и не всегда вегетарианские.

Короче, тогда к нам о.Н. не приехал, приехали только пожилые катакомбницы, и что меня тогда в них поразило, так это то, что, сделав в этом конфликте выбор в пользу о.С., они об о.Н. говорили без тени осуждения, не высказывали несогласия, не обсуждали деталей, и промеж себя даже ласково называли его мирским именем. Кстати, когда по делам общинным я как-то попал в одну довольно знаменитую семью советских политкаторжан, из которых двое на тот момент пребывали в местах не столь отдаленных, я был поражен, насколько зрелые люди уважают чужую свободу. Мне рассказали, как в тюрьме паренек под давлением опера отрекся от идеи за к-ю сел, и впал в депрессию. И когда рассказчик, уважаемый зэк по поручению общества вызвал его на откровенный разговор, то главный вопрос к парню был такой: ты из товарищей кого-нибудь сдал? Если не сдал, то у общества к тебе претензий нет, а идея твоя – захотел сел, захотел – отрекся, нас это не касается. Для меня, пылкого совкового юноши, это был хороший урок. А зэк тот выглядел по Солжу: поначалу взгляд волчий, изучающий, при прощании – улыбка, которую вовек не забыть.

Возможно, о.С. был не настолько ненапряжен, как матушки-катакомбницы, не знаю, но история приключилась такая, что дал он мне почувствовать мою значимость и как минимум на сутки услал прочь. Вызвал на беседу, и, попросив хранить все в тайне, поручил съездить в стационарный храм, привезти оттуда Антиминс. Ну, кто церковные, те поймут. Стационарный храм – это такой же дом в деревне, только надо было вернуться в Московскую область и через Москву на другой ее конец и обратно. Притом, что у меня и ключа в тот момент от той избы не было. И вот вечером Великого Четверга, а точнее ночью я в Москве, достаю ключ, ранним утром на вокзале, там гастролируют наперсточники, зрелище прелюбопытное, если следить не за руками, а за лицами. Менты в соседнем зале.

Днем я уже опять в Москве на другом вокзале, билет куплен в общий вагон. Зашел, занял место, посидел, чтобы меня запомнили, и вышел на перрон погулять, оставив Антиминс в дешевой холщовой сумочке висеть в купе, обозначая, что место занято. Кто в курсе, тот понимает, что мне мешочек с Антиминсом и в руки брать не полагается, а уж оставлять его в общем вагоне тем более, но уж очень я тогда устал, невмоготу было. Тут на перрон подваливает не табор, но маленькая толпень цыганок, понятно, шумная, с сумками, баулами, мешками. Я думаю про себя не без раздражения: вот припрутся сейчас, стервы, в мое купе, только они мне и нужны там, когда у меня Антиминс. И далее я только не переставал удивляться, какие эти цыганки тонкие леди. Одна, самая молодая, обращается ко мне: помоги, молодой человек, мешок поднять. Я делаю вид, что это не ко мне, ей помогает какой-то паренек. Иду в вагон: точно приперлись, Антиминс не тронули, только я его прикрыл спиной, тут разразился скандал. Они же шумные, мешков у них много, пихают они их, куда хотят. А там был мужик солидного, но чуть потрепанного вида, к-й, когда я только вошел, случайным попутчиком со смущением пояснял, что не было денег (или билета) на фирменный поезд, пришлось ехать в общем вагоне, и букет цветов он еще кому-то вез. И вот делает мужик цыганкам замечание, и далее я только что рот от удивления не открываю: насколько экспрессивно, и безошибочно они мужика изничтожают, с безукоризненной точностью уязвляя все его болезненные места. Не только «с женой поссорился», но и «поставь себе свои цветы на нос и езжай на такси, если ты такой умный, а мы такие же пассажиры, как и ты». Мужик похватал воздух ртом и в буквальном смысле вырубился – заснул часа на два. Молодая цыганка, помня, что за мной моральный должок, попыталась и меня втянуть в спор, но я отвернулся и стал глядеть в окно, и тут же понял, что мы в расчете, очень тонко она это взвесила, и я согласился, что она права: да, было некое неудовольствие, но прошло.

Потом все было также интересно и тонко. Всех, кого могли, а могли они практически всех, цыганки точно, не выходя за рамки Евангельских заповедей, провоцировали на их нарушение. Ко мне они не знали, как подобраться: сидит-молчит, не ест, не пьет – Великая пятница все-таки! А спровоцировать надо, миссия у них такая, и начали они меня угощать, как сейчас помню, сосисками. То ли догадались, что я религиозник, у меня пост, то ли интуиция вела. Я отказываюсь, они в бутылку лезут: за кого ты нас держишь? Я вяло отбазаривался, но когда молодая начала особенно активно перед моим носом сосиской махать, я возьми, да и ущипни ее в бок. Тут они переглянулись про меж собой, улыбнулись и отстали: зачем провоцировать того, кто сам провоцирует? Экзамен, я так понял, выдержал.

Пасху мы отслужили, приключения у нас с В., художником, к-й уехал потом в Канаду, продолжились в воскресенье. Не помню, была ли у о.С. тогда машина, наверное, была, но ему надо было матушек увозить, потом конспирация, понимаешь, короче взвалили на нас с В. подвиг. Уже во второй половине Воскресенья тронулись мы груженые всей утварью, сосудами, облачениями, походными Престолом, Жертвенником и даже иконостасом. Т.е. рюкзак на спине, рюкзак на брюхе, по чемодану в каждой руке, упакованный иконостас подмышкой. Примерно такая конспирация, блин, но места глухие, туристические. Когда выбрались на большак, поняли, что рейсовые автобусы настолько битком набитые, что останавливаться они не собираются. Попутки тоже. Сначала мы надеялись. Потом развели костер от нечего делать. Потом пошли пешком, груженые как ослики. До города было, наверное, километров 20, а что делать? Выручил нас тот мужик, которого я из лужи в лесу вытащил. Потом он еще кого-то подобрал, и на ж/д вокзал мы приехали втроем, познакомились с парнем, туристом-одиночкой, тоже из МИФИ, как выяснилось. И тоже неформал еще тот. Зарабатывал на жизнь, собирая в тайге кедровый орех и сдавая в аптеку. Рассказывал, как его за это органы пытались прессовать и подводить под тунеядство. А в лесу, по существу еще зимнем, он оказался из любви к природе. Кстати, рюкзак у него был любопытный: шар больше метра в диаметре, но очень легкий.

И вот три таких колоритных перца, двое из них с бородами, что тогда само по себе было подозрительно (я из конспирации – безбородый), с кучей непонятного скарба ждут поезда и запоминаются окружающим. Из той же конспирации мы нашему попутчику не сознаемся, кто мы, и что мы, хотя ему любопытно было – наверное, год все же 88-й уже был, потому что он употреблял слово «неформалы».

Дождались мы поезда, ввалились в общий вагон, к счастью полупустой, и я первым делом очень споро распихиваю все наши вещи по полкам и закоулкам, сосуды, понятное дело, подальше. А попутчик тем временем достает огромный охотничий нож, сантиметров 40. Чтоб поддержать мужской разговор, я спрашиваю: консервную банку открыть можно? – Обижаешь, - говорит он, - немецкий штык-нож времен Первой Мировой. И на этих словах наше купе внезапно наполняется толпою ментов, человек не менее пяти. Неформал, надо отдать должное, молниеносно оборачиваясь, одновременно набрасывает на лежащий на виду нож какой-то свитер. Не буду утверждать, что милиционеров я не боялся, но в тот момент я думал только о сосудах, чтобы они ни в коем случае не попали в их коммуняцкие лапы. И видимо, этот благочестивый страх помог мне наладить с ними доверительное и сочувственное общение, убедившее их в нашей полной невиновности. А дело было в том, что напротив нас в зале ожидания сидела девушка приличного вида, у которой, когда она заснула, украли кошелек. В ментовке ее спросили, не запомнила ли она кого? А кого она могла запомнить, кроме троих неформалов?

Вот такие раньше бывали Пасхи.

Источник: http://hubris-ipod.livejournal.com/94485.html