Главная

С чего все начиналось

Как меня осенило

Что дальше

Из Живого Журнала

Контакты

 

Разное:

О наболевшем

О глобализме и соборности

Христианское отношение к любви

Маркетинг современной музыки

 

Публикации:

Архиепископ Антоний /Бартошевич/: О загробной участи души человека

Архиепископ Антоний /Бартошевич/: Наша смена (Доклад)

Б.А.Березовский: Как заработать большие деньги

Архив сайта www.eparhialka.ru

 

Карта сайта

Умная кисточка

Некоторое время назад мне довелось прослушать лекцию о судьбе картины в искусстве ХХ века, где среди прочего в качестве примера предъявлялась картина Михаила Рогинского «Дверь». Контекстом рассуждений служила оппозиция фигуративной и нефигуративной живописи и попытка нащупать структуру живописного языка, способную порождать картину, которую можно было бы прочесть как бартовский текст, открытый бесконечному пространству интерпретаций. На картину Рогинского было предложено обратить внимание в связи с тем, что многие пытались отнести ее к объекту соцарта, между тем как автор настаивал на том, что это именно картина.

Мне вспомнилось занятие в детском кружке при Третьяковке 30 лет тому назад, когда педагог, рассуждая о картине Перова «Проводы покойника» поведал, что линия согбенного силуэта вдовы, будучи изъята из картины, была опознана одним простым советским инженером, как выражающая некое состояние скорби, печали, уныния. Этот пример говорит, как мне кажется, о том, что оппозиция фигуративного и нефигуративного не имеет к структуре живописного языка абсолютно никакого отношения. У этого языка есть элементы, и эти элементы должны опознаваться в любом контексте: «Я не делаю различия между пейзажем и абстрактной картиной. Понятие «реализм», на мой взгляд, не имеет смысла», - говорит Герхард Рихтер.

«Дверь» Рогинского предельно минималистична по форме и по колориту. Тогда что делает ее картиной? Я думаю, мазок, живописная фактура. Если вернуться к форме, к тому же контуру силуэта вдовы, то, не смотря на то, что писал Кандинский в «О духовном в искусстве», готового рецепта производства таких кривых не существует. Художник понимает: вот есть некая художественная задача, мне нужно прочертить линию, которая в этой ситуации выразит примерно то-то и то-то. Он заносит руку с карандашом, или он усаживает модель и его задача из той ситуации, которая ему дана, и в которой он пытается прочертить линию, увидеть континуальный веер равноценных возможностей: «воздух дрожит от сравнений, и ни одно из них не лучше другого». И элементом художественного процесса является эта ситуация континуального веера, которую художник должен держать достаточно долго и беспристрастно. Здесь художник как бы организует момент случайности, который независимым от его воли образом должен материализоваться в штрих, мазок, колористический квант. Умная кисточка художника как бы плачет о континуальном веере, а слезинка, которая в какой-то момент капнет с этой абстрактной кисточки, зафиксирует очередной элемент художественного языка, который, будучи прочитан в контексте картины вместе с другими элементами, образует текст, открытый бесконечному пространству интерпретаций.

Искусство ХХ века, на мой взгляд, развивалось в направлении увеличения степени инфильтрованности картины квантами умного плача. Понятное дело, я имею в виду плач не неврастенический, а способ ума в шизоидном расщеплении знания о своем незнании быть самим собой. В этом смысле картина Рогинского, как и многие другие его работы, манифестирует способ увеличения этой степени инфильтрованности не через форму или колорит (с чем ХХ век тоже здорово поработал), а через фактурность поверхности, где каждый мазок промедитирован.

Вот что написано в каталоге к выставке Рихтера: «Отвечая на вопрос о нерезкости, размытости его картин, Рихтер в одном из интервью признался в собственной несостоятельности: «О действительности я не могу сказать ничего более определенного, чем мое отношение к действительности, отсюда и отсутствие четкости, неуверенность, беглость, неполнота и все остальное».

Поэтому мне представляется, что язык у нефигуративной и фигуративной живописи один и тот же. Разница не в языке, а в проблематике картины, в предмете рефлексии: социальной, экзистенциальной, культурологической, философской. Реалистичный по виду пейзаж или жанровая сценка может быть медитацией о Боге, а отвязанная экспрессия, насилующая натуру – протестным искусством.

Особняком стоит фотография, ибо в этом виде искусства «умная кисточка» вынесена за рамки технологического процесса нажатия на кнопку – это размышление, наблюдение, и, как говорят многие фотохудожники, отбор. Но принцип, как мне представляется, тот же.

Источник: http://hubris-ipod.livejournal.com/6904.html


НАЗАД





Hosted by uCoz